Уже более 20 лет работа встречает ее траурными венками, которые расставлены в вестибюле трехэтажного здания, расположенного на территории киевской Больницы скорой помощи. Каждый день она проходит через этот вестибюль. В этом здании находится отделение патологической анатомии, но для большинства посетителей — это просто морг.
Практически каждый день ей приходится разговаривать с подавленными горем людьми, объясняя, убеждая, а порой и настаивая на необходимости вскрытия тела покойного.
До знакомства с заслуженным работником здравоохранения Украины Галиной Васильевной Петровой я полагал, что патологоанатом — это мужская специальность. Еще я думал, что такая работа очерствляет душу и иссушает мозг.
Патологоанатом должен иметь стальные нервы, но еще более важна такая — ныне совсем не котирующаяся — черта характера, как принципиальность.
Одна из главных задач, которую выполняет этот специалист, состоит в контроле за качеством оказания лечебной помощи. Вскрытие осуществляется для того, чтобы поставить анатомический (посмертный) диагноз и сравнить его с клиническим (прижизненным). Расхождение этих диагнозов указывает, что лечащим врачом были допущены ошибки, которых уже не устранить, но дабы они не повторились более… — в этом первостепенная цель этой медицинской процедуры.
В советское время на стенах в лабораториях, где оная производилась, висел плакат: «Здесь мертвые учат живых».
Разумеется, специалист, преданный своему делу, обязан ставить свой служебный долг превыше корпоративной солидарности. И тот, кто собирается стать профессионалом в этой области, мечтает приобрести такой же авторитет, как у Галины Петровой (она 10 лет была главным специалистом управления здравоохранения Киева), — должен понимать, что непременно наживет врагов и недоброжелателей.
Но есть и радужные перспективы. Например, профессиональная состоятельность, уважение и почет. Эта специальность во всем мире стоит в ряду таких высококвалифицированных, как кардио- и нейрохирургия и оплачивается по высшим ставкам. Во всем мире. Но у нас она все сильнее вытесняется на задворки.
«Если бы я хоть раз за свою работу получила в месяц тысячу долларов, была бы на десятом небе от счастья», — говорит ведущий патологоанатом страны.
За себя и за того патологоанатома
Сегодня столичные больницы обеспечены врачами этой специальности на 42%. Считайте, что 42 врача (их в Киеве и насчитывается не более 50) выполняют свою и — бесплатно — работу еще 58 специалистов. Думаю, не сильно ошибусь, предположив, что трудиться за двоих не у всех и не всегда получается и что отдельным клиникам приходится просто отказываться от этих профессионалов.
— Не менее важный аспект нашей деятельности, — рассказывает Галина Петрова, — установление морфологического диагноза на основании исследования биопсийного операционного материала. Патологическая анатомия прежде всего служит вопросам диагностики. Вы видите, у меня на столе лежат планшетки (их штук десять, на каждой — более десяти стекол, которые я последний раз видел на уроках биологии, рассматривая инфузорий в микроскоп. — Авт.) Каждое стекло — это чья-то судьба…
— На стеклах — фиолетовые пятна. Что это?
— Это — клеточный материал. Части органов и тканей, удаленных у пациентов. Одни ждут операции, другие — назначения лечения. Вы, думаю, знаете, что в последнее время увеличивается число опухолевых процессов, возрастает их разнообразие. Нередко наблюдается сочетание разных опухолей…
— Вот, например, на этом стекле — что?
— Материал опухоли головного мозга мужчины 42 лет.
— То есть патологоанатомы в основном диагностируют онкологические патологии?
— По большей части. Но и много других заболеваний. Вот на этом планшете — часть правой почки, исследуемой в связи с ее разрывом, на этом — часть кишечника: у больного — спаечная кишечная непроходимость, которая чревата тяжелыми последствиями.
— Позволяет ли материально-техническое обеспечение вашего отделения с достаточной точностью диагностировать такой спектр заболеваний?
— Мне позволяет мой опыт. Материально-техническое снабжение очень низкое. Вот мое оборудование — этот микроскоп. А также глаза и извилины.
— Микроскопу, похоже, лет двадцать. Отечественный?
— Примерно пятнадцать лет, произведен в Санкт-Петербурге.
— И все ваши коллеги в Киеве имеют такой же инструментарий?
— Подавляющее большинство. Из государственных клиник только Горонкоцентр имеет прекрасную патоморфологическую лабораторию, оснащенную современными микроскопами японского и немецкого производства с большой разрешающей способностью.
— Сколько таких стеклышек вы просматриваете за день?
— Раньше смотрела по 300 биопсий в день при годовой нагрузке — 2500. Сейчас больше 180 не смотрю — здоровье уже не то.
— За две недели выполняли годовую норму?!
— Поэтому я иногда говорю, что у меня 90 лет практического стажа. Когда-то профессор из Канады, сидя на вашем месте и с ужасом взирая на стопку с планшетами, спросил: «Госпожа Петрова, сколько вы смотрите в день биопсий?» Ответила. «А в год?» — «20—22 тысячи». — «Вы, — говорит, — наверное, очень богатая женщина. Я смотрю в день пять биопсий и за год получаю 192 тыс. долларов».
Стала восприимчивой к горю
— Галина Васильевна, при каких заболеваниях расхождения между клиническим и анатомическим диагнозами наблюдаются чаще всего?
— Когда речь идет о предопухолевых и опухолевых процессах.
— Лечащий врач, конечно же, может слезно попросить патологоанатома — знаю, мол, что допустил ошибку, но прошу вас — сохраним эту тайну.
— Я родилась в Донецке и школу врача проходила в Шахтерске Донецкой области — там я впервые стала главным патологоанатомом города. И скажу так — донецкая школа не предусматривает таких вариантов в работе. Престиж и уровень собственного профессионализма является для меня очень важным, я никогда не шла на сделку с совестью, чтобы прикрыть ошибки врача.
— И так воспитаны все патологоанатомы?
— Я говорю о себе, но прекрасно знаю, что ситуации бывают разные.
— А какие наказания предусмотрены за врачебные ошибки?
— За существенные — врача могут лишить категории, понизить в должности. Судебное преследование врача, как правило, происходит по инициативе родственников. Я считаю, уже то, что врач обязан долгое время с трибуны перед коллегами обстоятельно объяснять свои ошибки, — весьма существенное наказание.
— Вы испытываете психологические перегрузки?
— Очень большие. В этот кабинет часто приходят люди со своим горем, угасшими надеждами, приходят не по одному, семьями. И мне надо успокоить людей, объяснить необходимость той процедуры, которую они просят не проводить. Мне необходимо доказать постулат, что вскрытие необходимо, и мы не можем его отменить.
— Почему вы не можете удовлетворить просьбу родственников? Ведь многим, думаю, уже все равно, произошла ли трагедия по вине врача или по объективным причинам.
— Часто бывает, что родственникам безразлично только в первые дни. Вскрытие является очень важным контролирующим моментом. Во-вторых, существует очень много инфекционных заболеваний, которые мы должны отслеживать, выполняя требования санитарного надзора. Закона же, по которому желание родственника является основополагающим для отмены вскрытия, в Украине нет.
— Он нужен?
— Я считаю, что нет.
— То есть и по религиозным мотивам вы не отменяете вскрытия?
— Нет. Только если это касается ислама, где очень строго и четко придерживаются определенных канонов.
— Вы лично проводите операцию вскрытия?
— Нет, последние 15 лет я сама не вскрываю, работаю с операционным материалом, консультирую, учу.
— А когда в первый раз взяли в руки скальпель, приходилось бороться с негативными ощущениями?
— Отвечу на этот вопрос, высказав большую благодарность моим учителям за то, что они тактично, очень деликатно подвели меня к этому. Никогда при выполнении вскрытия я не чувствовала ни отвращения, ни брезгливости.
— Как работа повлияла на ваш характер?
— В последние годы я стала более восприимчивой к людскому горю, хотя стараюсь этого не показывать.
— Вы переживаете за умершего человека или это для специалиста вашего профиля — лишнее, легче и правильнее воспринимать его просто как материал для исследований?
— Всегда переживаю. Испытываю боль и по отношению к ушедшему из жизни, и сопереживаю врачам, которые пытались его спасти, но не смогли. Бывают случаи — на десятки лет, на всю жизнь запоминаются. Редкая патология. Или, скажем, колоссальные, но тщетные усилия врачей.
— А вы срывались? Вам хотелось уйти из профессии?
— Никогда. Ни единого дня не пожалела о выбранном пути. Хотя бывает, что люди не выдерживают. Недавно пришлось попрощаться с врачом, которая категорически не хотела заниматься вскрытиями, только прижизненной диагностикой. Мы расстались, так как для меня такой разрыв невозможен. Невозможно научить патологической анатомии наполовину.
— У вас, наверное, много учеников.
— Учеников много, но лучшие, увы, далеко. Два потенциальных преемника год назад уехали в Канаду.
— А кого больше среди патологоанатомов — женщин или мужчин?
— Наверное, поровну, но вы, думаю, хотите спросить, кто более этой работе соответствует? На мой взгляд, любую тяжелую работу лучше выполняют женщины, потому что чувство ответственности у них более развито.
Да разве сердце позабудет?
…Галина Васильевна рассказала мне еще о многом. О том, как важно научиться отрезать весь рабочий негатив, переступив порог дома, о своем заботливом муже (машиностроитель по специальности), двух замечательных невестках, внуке.
О наполеоне на 23 коржах, который очень любит готовить, и мужа, что показательно, не заставляет тесто раскатывать. О своем положительном отношении к Партии регионов, о заслугах и ошибках министра здравоохранения Юрия Гайдаева, ее бывшего начальника — главврача Больницы скорой помощи.
О вере в существование души и о том, что ее душа там, где лес, грибы, цветы, Сен-Санс и О'Генри.
О том, что в детстве окончила музыкальную школу по классу фортепиано. Что училась в балетной школе при оперном театре Донецка…
И я спросил: признайтесь честно, как все-таки вас угораздило избрать такую специальность?
— По зову души.
— Не верю. Разве может молодую девушку душа позвать в морг?
— Часто выбор специальности определяется учителем. Я влюбилась в эту науку с третьего курса, когда слушала лекции своего учителя, профессора, а после друга Екатерины Александровны Гикштейн. Простите…
Галина Васильевна сдержала слезы.
— К сожалению, ее уже нет. А когда я преподавала в киевском мединституте, одна славная девочка из группы стоматологического факультета, считавшая меня второй мамой, с третьего курса была настолько мне предана, что из стоматологии перешла в патологическую анатомию. Сделала очень хорошую диссертацию. Кандидат наук, прекрасный специалист, и тоже никогда не жалела, что выбрала эту специальность.
— В Киеве работает?
— Тоже за рубежом. К сожалению.
