В этом отделении городской клинической больницы №2 не работают мужчины — говорят, они тут просто не выдерживают. И хотя здесь есть больные, доктора никого уже не лечат — поздно. В отделении паллиативной помощи пациенты лишь умирают — под присмотром мягких усталых женщин с грустными глазами.
По оценкам экспертов (например, Института паллиативной и хосписной медицины Минздрава), Киеву необходимо 12—15 полноценных хосписов — медицинских учреждений, в которых неизлечимо больных обеспечивают уходом.
Пока в столице функционируют лишь два настоящих отделения паллиативной помощи (отдельный вид медпомощи, который предоставляется пациентам на последней стадии неизлечимых заболеваний для облегчения физических и эмоциональных страданий): хоспис при Киевском городском онкодиспансере и отделение во 2-й клинической больнице.
С врачами последнего я и встретился.
Невозможно «умирать» с каждым
Яна Коваленко, завотделением паллиативной помощи, работает здесь с самого начала — с 2007 г. О том, как ей сложно, предпочитает не говорить:
— Я ведь раньше в терапевтическом отделении работала и тоже с онкологическими больными. И тогда было непросто…
А вот сестрички наши с ног валятся. Мы работаем по стандартным нормам, по «33-му приказу», регламентирующему штатное расписание. В результате 15 безнадежных лежачих больных, требующих постоянного ухода, обслуживают в смену лишь одна медсестра и одна младшая медсестра! Это очень, очень тяжело. У людей просто нет возможности отдохнуть хотя бы несколько минут, они сбиваются с ног.
Всего у нас сегодня 30 коек — мы берем преимущественно онкологических, но процентов двадцать попадают к нам и других больных — которым требуется уход и поддержка и которым некомфортно умирать дома.
— Плачут ли сотрудники отделения, где больные умирают ежедневно?
— Да. Но невозможно «умирать» с каждым, невольно приходится себе «шторку» изобретать, чтобы отгородиться…
— Медсестры говорят, у вас серьезная текучка кадров?
— Есть такая проблема среди младшего персонала (врачей у нас всего двое, и с момента основания мы не менялись). Нужно стимулировать сотрудников, поднять престиж их труда. Но как? Благотворительные фонды всегда будут вкладывать деньги в больного, а не в работника. И это правильно — об остальном должно позаботиться государство. Увы, мы получаем сегодня лишь 15%-ную надбавку за вредность, и нам остается только завидовать работникам реанимации, у которых больше отпуск, надбавка до 30% и прочие льготы.
Так что главный вопрос — это нищенская зарплата медработников. Вторая по важности проблема для хосписов — доступность медпрепаратов. И третье — хотелось бы улучшить условия пребывания пациентов.
— В некоторых западных хосписах работающих там волонтеров порой больше, чем штатных профессионалов. Вам кто-то помогает?
— Только из медучилища иногда приходят волонтеры-студенты. Сами же мы всеми силами стараемся искать помощь на стороне. Если родственники предлагают помощь по уходу, никогда не отказываемся. Правда, это касается только общих, санитарных работ. Медицинские процедуры должны выполнять только профессионалы.
— Существует ли очередь в ваше отделение?
— Это непредсказуемо, бывают не только очереди, но и свободные места. Хотя мы преимущественно берем больных с левого берега, если есть свободные койки, не откажем и жителям других районов.
— Сколько у вас живут?
— «Оборачиваемость коек» — в среднем 19,5 дня.
— Где сегодня в негласной иерархии медицинских специальностей находится врач хосписной медицины?
— Прежде всего стоит помнить: каким бы «-ологом» врач ни был, характеризуется он в первую очередь личными качествами.
Знаете, когда мы начинали создавать свое отделение, то столкнулись со странной, удивительной стеной неприятия и негатива со стороны коллег: терапевты и хирурги говорили, что наша работа никому не нужна, в ней нет смысла, дескать, врач должен в первую очередь лечить.
Безнадежный больной — это своего рода укор медицине, он раздражает, ведь это признание того, что наша миссия по спасению человека провалилась. А у настоящего доктора всегда присутствует синдром спасателя…
Сегодня немного отношение поменялось, мы доказали свою значимость. То, что медицина может заключаться еще в простом избавлении от страданий даже безнадежных пациентов.
Впрочем, многие врачи шарахаются от онкологических больных просто из подсознательного, глубинного страха собственной смерти, и негатив переносится на больного.
Но наши пациенты ничем не лучше и не хуже нас, просто они умирают раньше.
Чему учат пациенты
и Яна Коваленко знают, в чем
надежда для безнадежных
Зоя Максимова — врач-психолог отделения паллиативной помощи, человек, который учит пациентов встречать смерть без страха, вспоминает собственные ощущения в начальный период:
— Первое время я в холодном поту просыпалась: постоянно снилось, что сама заболела раком. Так что ужас пациентов я понимаю. До сих пор нервно и преувеличенно реагирую на любое недомогание у себя или близких.
С другой стороны, наши пациенты многому нас учат. Учат тому, что счастье не в машине или деньгах, а в том, чтобы, например, увидеть весну. Вот Жанна недавно от нас ушла, она так об этом мечтала, но не дождалась…
— Как вы решаете для себя проблему успешно выполненной задачи? Ведь ваши пациенты не могут выздороветь.
— Перед лицом неотвратимой смерти все люди проходят несколько стадий: отрицание, протест, «торговля» (когда заключаются «сделки» с Богом), депрессия и принятие.
При этом все стадии, кроме последней, несут не только больному, но и его близким дополнительные психологические страдания. Все знают, как умирающий порой мучит окружающих…
Большое умение — сделать так, чтобы человек принял свой уход. Чтобы сказал родственникам: «я вас прощаю», «я вас люблю»…
Своей работой я облегчаю жизнь не только больным, но и их родственникам. Поэтому сюда даже уже после смерти близкого человека часто еще долго приходят родные. Конечно, не все.
— Профессиональный автомеханик способен починить собственную машину. А вы научились не бояться собственной смерти?
— Боюсь, конечно! Принять неизбежный конец целиком — это на самом деле обмануться. Кто-то находит утешение в религии, кто-то — в идее того, что ты продолжаешь себя в детях, отдаешь что-то миру.
Но профессиональный опыт вряд ли поможет пережить утрату, если придется расставаться с близкими. Впрочем, я стала внимательнее, терпимее относиться к родным, больше их щажу.
— Учат ли тому, что вы делаете, в мединституте?
— Я полностью переучивалась! Пришла сюда сразу после интернатуры, а подготовку проходила на курсах американцев. У нас в вузах не учат, как человек умирает.
— Тут работают только женщины. Чем еще вы отличаетесь от «обычных» отделений?
— Мы не делим работу на труд врачей и медсестер. В реанимации, например, хирург никогда не будет менять простыни больному — это нонсенс. У нас иначе — когда 30 лежачих, две нянечки физически не могут справиться. И если нужно больного перевернуть, идут все.
— Елизавета Глинка — человек, организовавший первый киевский хоспис, стала очень популярна в России: «доктором Лизой» восторгаются, она влиятельный общественный деятель. Не в последнюю очередь это связано с ее пронзительным блогом и несомненным литературным дарованием. У вас есть время читать о хосписах?
— Мне по душе Андрей Гнездилов — психотерапевт, который еще в 1990 г. создал и возглавил хоспис в Приморском районе Лахта Санкт-Петербурга. У него есть книга «Путь на Голгофу» — описание того, как молодой врач попадает в среду умирающих больных и как это тяжело.
Сейчас Гнездилов занимается сказкотерапией — лечит посредством сказки.
— А как защищаетесь от избыточных переживаний? Вы кажетесь очень живым человеком.
— Как сказал у нас однажды пациент с четвертой стадией рака, самый страшный диагноз — хандра.
Я придумала, как избежать эмоционального выгорания после смерти больного. Ведь мы с пациентами становимся действительно очень близки, интимными вещами делимся. У меня есть специальный мешочек, куда я кладу либо вещь умершего, либо что-то, что ассоциируется с ним. День я хожу с этим предметом, думаю о человеке, вспоминаю, могу поплакать. Но когда день заканчивается, откладываю мешочек. Эта уловка здорово действует!
— Городская психиатрическая больница раз в году проводит у себя артфестиваль и старается, чтобы стены палат украшали картины. Ваши коридоры так же печальны, как и название заведения. Насколько для безнадежных пациентов важна визуальная составляющая той среды, откуда они уходят?
— Увы, умирающие очень эгоистичны. Им тяжело, они готовы часами говорить только о себе. Поэтому они ничего вокруг не замечают, им хочется, чтобы весь мир вращался лишь вокруг них, переживал их трагедию. Тут не до картин.
— Случались ли в вашей практике чудеса? Кто-нибудь из безнадежных больных выздоравливал?
— Нет, такого не было. Но жить дольше озвученного специалистами прогноза — да, бывает.
Иногда у человека есть цель — дождаться рождения внуков или приезда родственников из-за границы. Такая надежда держит, и выглядит это небольшим чудом.
Например, лежал у нас пациент — профессор-онколог, умиравший от рака желудка. Этот человек рано ушел из семьи, и его сын, воспитанный матерью, никак не мог простить отца. Приходил, приносил лекарства, ухаживал, но простить отказывался.
Когда пациент умер, сын признался — оказалось, что именно в эти минуты он в разговоре с матерью сказал, что все-таки прощает отца. Разве это не чудо — человек ушел, когда его отпустили!
— Вы же как психолог-профессионал понимаете: подобные «совпадения» — лишь конструкты психики, «ложная память».
— Конечно, чаще всего это самообман. Но мы люди, мы так живем. Даже в смерти близких ищем хоть какой-то позитив.
