История его отношений с иностранными силовиками такова: отдыхая в израильском Эйлате и купаясь в Красном море, Илья Михайлович случайно заплыл («Там же все рядом!» — объясняет он) на египетскую территорию, и за нарушителем выслали пограничный катер. А в Амстердаме он решил искупаться в одном из каналов, не зная, что это запрещено. Купание прекратила местная полиция. Оба случая завершились благополучно — моему собеседнику объяснили, что так делать нельзя, и отпустили. Подобному исходу этих происшествий я очень рад — потому что если бы произошло по-другому, я не смог бы задать Шупяцкому свои вопросы, первый из которых был о профессии зубного врача.
Кашпировский — спасение от боли
— Вы, наверное, знаете, что стоматологов частенько называют «самыми страшными докторами». Каково вам жить с таким «клеймом»?
— Я даже знаю, что дети нас именуют «рвачами-стоматологами» — т. е. теми, кто рвет зубы. Но для меня это во многом пережиток прошлого. Ведь во времена становления медицины очень часто ею занимались совершенно далекие от этой профессии люди, и стоматология не стала исключением. Особенно если учесть отсутствие тех анестезирующих средств, которые есть сейчас у нас, то страх перед зубными врачами вполне понятен. Свою роль сыграл и психологический фактор — все, что близко к лицу, вызывает у человека опасения.
Но сегодня, думаю, такое отношение к нашей профессии все больше становится неактуальным. Мы уже меньше воспринимаем зубы только как приспособление для измельчения пищи. Не спорю, это важнейшая функция организма: зубы — начало желудочно-кишечного тракта. Лозунг «Тщательно пережевывая пищу, ты приносишь пользу обществу!» никогда не устареет. Не стоит забывать и о речевой функции — моя диссертация как раз и посвящена звуковым изменениям при стоматологическом вмешательстве.
Но сейчас не менее важен вопрос эстетики — люди хотят иметь не только здоровые, но и красивые зубы. Им нужна ослепительная улыбка. Хотя в таких развитых странах, как Швеция или Норвегия, молодые люди (в т. ч. и девушки!) могут себе позволить ходить без передних зубов и при этом не чувствовать никакого дискомфорта.
— Вы росли в советское время, когда существовал культ людей героических профессий, — мальчиков, мечтавших стать космонавтами, летчиками, моряками и танкистами, в стране были миллионы. Но вы выбрали стоматологию. Почему?
— Сначала хочу поблагодарить летчиков, моряков, космонавтов, шахтеров и сталеваров — нижайший поклон всем тем, кто защищал Родину, кто приумножал ее славу и богатство.
Теперь о выборе. Вы знаете, до сих пор спрашиваю себя, почему я стал стоматологом. Как мне рассказывали, в первом классе на вопрос, кем хочу быть, я ответил: «Туристом». Потом, конечно, мечтал стать и летчиком, и моряком. Но жизнь сложилась иначе. Огромную роль сыграли родители, хотя они не были врачами, и речь о продолжении династии не шла.
— Несколько лет назад я брал интервью у человека, который хотел стать археологом, а его, как и вас, родители уговорили выбрать медицину, мотивируя тем, что будет ходить в белом халате и заниматься чистой работой. Мой собеседник согласился, потом ему пришлось трудиться на «скорой помощи», а приходя домой, он демонстрировал маме свой отнюдь не белый халат и с иронией напоминал ей об обещанной чистоте. У вас не было повода для упреков родителям, пусть шутливых?
— Я совершенно счастлив в своей профессии. Нет, даже так: я купаюсь в ней. Хотя, конечно, не могу сказать, что все было здорово или все было гладко.
— Илья Михайлович, читатель может сказать, что вы лукавите: закончили престижный вуз, получили очень востребованную профессию и еще жалуетесь?
— Понимаю того, кто упрекнет меня, но хочу, чтобы и меня правильно поняли. После интернатуры я получил распределение и уехал работать в село. По бумагам я был врачом, для жителей поселка, куда меня направили, тоже являлся специалистом, но самостоятельной практики не имел. Когда я был интерном и за спиной у меня стоял руководитель, то я, занимаясь пациентом, чувствовал себя всемогущим. Но на третий день самостоятельной работы ко мне пришел человек с отеком на нёбе, и у меня начали трястись руки, а все знания куда-то улетучились. Пришлось украдкой под столом посмотреть учебник. Слава Богу, все прошло благополучно — сделал дренаж, опухоль спала.
После этого мой пациент почему-то решил, что я его спас от неминуемой гибели, и благодарность его не знала границ. А если учесть, что он работал в колхозе заготовителем, то никаких проблем с продуктами я за время работы в селе не знал.
— Интересно, а чем еще в сельской местности благодарят таких уважаемых людей, как докторов?
— Понял ваш намек. Да, самогон несли. Куда я его девал? Складывал, иначе бы спился. Представьте себе, в день я принимал человек двадцать. Где-то половина из них приносили по пол-литра — т. е. за месяц у меня собиралось около 100 л «огненной воды». В городе она оказалась очень востребованной. На выходные я приезжал в Киев, и мое прибытие напоминало сцену из фильма «Жестокий романс», когда появлялся Паратов (герой Никиты Михалкова): «Барин приехал!» На вокзале меня уже поджидали носильщики. С ними я рассчитывался натурой: самогоном, мясом, салом, а еще в селе был консервный завод, и я иногда снабжал их продукцией этого предприятия. Деньги они не брали. И получив все это, они меня торжественно провожали чуть ли не до самого дома, который находится на улице Лютеранской. Эти воспоминания у меня по сей день вызывают улыбку.
— Есть разница в отношении к зубной боли и к стоматологам у горожан и жителей села?
— Да. Сельчане более терпеливы. Например, если идет уборочная кампания, то к тебе человек станет обращаться только в случае невыносимой боли, когда терпеть уже нет никаких сил. А жителей города в первую очередь интересуют максимально безболезненное лечение и удобное время приема. В селе же все по-другому — приехали к тебе ночью в трескучий мороз и попросили помочь, значит, надо собираться и идти. Но в то же время у сельчан к доктору больше доверия, чем у горожан.
— Долго продолжалась ваша практика сельского врача?
— Чуть больше двух лет, это были 1987 — 1989 годы.
— То есть вы вернулись в Киев в разгар перестройки, гласности и демократизации?
— Совершенно верно. И в то время многие стали уезжать за границу. От этого мне грустно, потому что это были очень достойные люди. Еще огорчает, что тогда я перестал читать любимую мной «Литературную газету», хотя ее поклонником был с 7-го или 8 класса.
— А почему бросили читать «Литературку»? Ведь тогда интерес к газетам и журналам, наоборот, вырос?
— Неинтересно стало. Статьи в «Литературке» начали носить какой-то хамский, иногда даже пошловатый характер.
Кстати, в то же время мне пришлось иметь дело с пациентом, которого не могу забыть до сих пор. Думаю, вы помните, как по всей стране сеансы Анатолия Кашпировского собирали у телевизоров миллионы людей. И вот пришел ко мне человек — о таких говорят «косая сажень в плечах». Ему нужно было удалить корень. Я начал готовить шприц для анестезии, а он заявляет: «Не надо, я вчера смотрел Кашпировского, который сказал, что сегодня мне можно идти к стоматологу». Я стал мягко его уговаривать сделать хотя бы небольшой укол. Он отказывается наотрез. В итоге договорились, что я начну удаление, и если он почувствует малейшее неудобство, то даст мне знать. Я начал операцию, а человек не реагирует! На его месте любой уже кричал бы от боли, а этот нет — сидит спокойно. Я удалил корень, дрожащей рукой пожал руку пациенту (она не тряслась, в отличие от моей) и потом минут сорок гулял вокруг больницы, чтобы прийти в себя.
— И что это было? Самовнушение?
— Знаете, до сих пор не могу найти объяснение этому случаю.
— Потом настали лихие 90-е. Как вы себя чувствовали в это время?
— Стало намного труднее жить, и в материальном плане в том числе.
— Интересно, какой была ваша реакция, когда на прием пришел первый «браток»?
— Поймите, не врач выбирает пациента, а наоборот, и я должен лечить любого. Хотя, конечно, я обратил внимание на их одежду — спортивные костюмы, кроссовки и кожаные куртки. Также заметил, что у них какая-то специфическая речь. Плюс еще отношение к лечению было очень своеобразным — им все было нужно «на вчера», люди совершенно не понимали, что мне нужно время отштамповать коронку и т. д. В общем, приходилось вести с ними разъяснительную работу.
— Вы сами ходите на прием к стоматологу, наверное, коллегам с вами иметь дело проще, чем с другими пациентами?
— Не уверен. Как любой человек, хожу и боюсь.
— Вам-то чего бояться?
— Ну, так, на всякий случай (смеется). Всегда, приходя к коллеге, говорю: «Я ничего не знаю, для тебя я обычный человек». А еще лучше пойти в клинику, где тебя вообще не знают, и лечиться там.
Пером и кистью
— Я давно не встречал жителей нашего города, которые не ругали бы перемены, происходящие в Киеве. Вам тоже все не нравится?
— Я киевлянин в четвертом поколении. Говорю это не для похвальбы, а так, для информации. Знаю, что у моих предков были свои апартаменты в доме на углу Владимирской и Прорезной (в советское время там находилась гостиница «Лейпциг»). Да, я часто слышу неодобрительные отзывы о высотках в исторической части Киева. Я не архитектор, поэтому мне трудно сказать, что здесь правильно, а что нет. Также придерживаюсь мнения, что в любом случае лучше строить, чем разрушать. Но, думаю, все-таки старый город нужно лелеять. Сужу хотя бы по Амстердаму, где старинные кварталы сохранили практически неприкосновенными.
— Вы говорили, что, будучи первоклассником, хотели стать туристом. Сбылась эта мечта?
— Я очень люблю Украину. У меня есть домик под Киевом. Недавно был там и наблюдал картину: с одной стороны за холмом садится солнце, с другой поднимается полная луна, а между ними поле подсолнухов. Где бы я еще это увидел? Могу, конечно, слетать в Париж и выпить кофе в каком-то уютном кафе. А дальше что?
Хотя это не значит, что мне неинтересно за границей. В Амстердаме я был на конференции, которая длилась 10 дней. Времени для знакомства с городом было мало — где-то с часу ночи до десяти утра, поэтому в эти дни я практически не спал.
Но в путешествии интересно, чтобы тебя приняли. Что я имею в виду: хотел бы, например, провести день с бедуинами, но не просто как турист, а чтобы они поняли, что я не праздный зевака, а такой же человек, как они. Вот ради этого я готов ехать в самые далекие края.
— Чему вы посвящаете свободное от работы время?
— Играю в большой теннис. Есть люди, которые хотят быть моими партнерами, — это уже определенный уровень: я могу проиграть, но все равно покажу хороший теннис. Опубликовал несколько статей об этом виде спорта. Неплохо катаюсь на горных лыжах. Правда, сейчас делаю это редко — пару раз выезжал в Протасов Яр, чтобы, скажем так, сбить оскомину.
— Среди врачей немало выдающихся писателей — Чехов, например, или Булгаков, — вам по их стопам последовать не хочется?
— А где вы видели доктора, который не писал бы прозу или стихи? Я не исключение. В свое время сочинил пару маленьких сказок, пробовал создавать и поэтические произведения, но больше нравится писать эссе. Конечно, все это для себя. Равно как и пейзажи, написанием которых увлекаюсь в последние два года. Хотя для того, что я делаю, «пейзажи» — слишком громкое название. Но для меня важнее всего — состояние души, которое возникает, когда берусь за перо или кисть. Оно может появиться и в тот момент, когда я окунаюсь в прорубь.
— Вы «морж»?
— Нет. Морж — это зверь, который живет у берегов Гренландии. А я в проруби нахожусь меньше минуты: зашел и почти сразу вышел. Но купаюсь (называю это «совершать омовение») круглый год и в любую погоду. Это, разумеется, серьезный стресс. Но мне нравятся мои «омовения». К тому же это полезно для здоровья, хотя, как всякий человек, я зимой могу простудиться и пролежать несколько дней с температурой.
Вообще не хочу, чтобы у вас сложилось обо мне превратное или идеализированное представление, — я абсолютно нормальный человек. С недостатками и с непростым характером.
— Купание в проруби, горные лыжи, теннис, литература, искусство. Это все работе не мешает. Ведь могли бы вместо похода на корт одного-двух пациентов принять?
— Врач — это прежде всего работа над собой — если в филармонии концерт Романа Кофмана, то доктор должен быть в зале, а если в опере дают «Аиду», то он должен находиться в ложе. Понимаю, что сейчас моих коллег интересуют другие вещи, в первую очередь их материальные проблемы. Но хочется, чтобы врач мог развиваться как личность, чтобы он мог полноценно общаться с любым пациентом, даже если тот нобелевский лауреат по физике, потому что когда врач начал разговор с больным — он уже начал лечение.
— Человек без мечты — как птица без крыльев. У вас эти «крылья» есть?
— Может быть, это прозвучит слишком пафосно. Хочется быть достойным этого мира: он меня очень любит, и я тоже его очень люблю.
