мою жизнь в раннем детстве»
11 марта исполняется 80 лет Киевлянину с огромной буквы — Якову Исааковичу Бердичевскому. С осени 1994 г. он живет в Берлине, тем не менее оставаясь киевлянином гораздо более, нежели многие сегодняшние почетные граждане украинской столицы. Когда людей, хоть раз в жизни соприкоснувшихся с Бердичевским, переспрашивают «А кто это?», они, сделав глубокий вдох для «Ну, как!..», тут же стопорятся в замешательстве. Потому что в двух, трех, десяти словах ответить на этот вопрос невозможно.
Пожалуй, главная заслуга Бердичевского — основание единственного в мире Государственного музея А. С. Пушкина на основе собственного частного собрания уникальнейших изданий и артефактов. По словам историка Виталия Ковалинского, подобный музей — художника Василия Тропинина (на основе коллекции Феликса Вишневского) — существует на территории СНГ только в Москве.
В советские времена Яков Исаакович был обладателем лучшей личной библиотеки в Киеве (особенно ценной разделами библиофилии, «серебряного века» и «пушкинианы») и второй в СССР коллекции экслибрисов (более 60 тыс.). Достаточно сказать, что форзацы трехтомника Н. П. Лихачева «Палеографическое значение бумажных водяных знаков» украшены экслибрисами из коллекции Бердичевского. Но он не ограничивался библиофильством. К числу его антикварных находок принадлежит считавшийся навсегда утерянным рериховский «Дозор на башне Изборска» — эпохальная работа в творчестве художника.
Повесть кратковременных лет
Я же начал свое открытие Бердичевского с томика «Бердичевы сказы», который как бы невзначай порекомендовал мне основатель столичной художественной галереи Art-Insight Виктор Журавлев. Книга — о киевских библиофилах XX в. и — через их судьбы и знакомства — об истории подлинной киевской послевоенной интеллигенции.
Увы, о себе, а уж тем более о собственных заслугах, Яков Исаакович предпочитает не распространяться — разве что вынужденно, когда ведет речь о событиях в жизни героев его повествований, в которых и сам принимал участие. К примеру, в тех же «Сказах» о трехстах страницах я обнаружил всего лишь два эпизода, свидетельствующих о благотворительной деятельности автора. И о том, в каких условиях приходилось ее вести.
«Безмерно влюбленный в Киев, знавший каждую в нем, самую потаенную тропку, Ушаков собирал все о любимом городе, — начинает Бердичевский рассказ об одном из своих многочисленных друзей. — Русские материалы архива Николая Николаевича Ушакова были переданы его вдовой Центральному государственному архиву литературы и искусства в Москве. Украинская же часть могла поступить в Музей литературы (речь идет о только что созданном в 1986 г. Музее литературы Украины. — Авт.). Но получилось совсем наоборот. Крайне невежественное руководство музея в лице его директора Л. Н. Скрябинской уже по получении архива в дар, отказалось от него и отправило дарительнице-наследнице в большом контейнере в Ярославль. Но наследница не могла его даже приютить, ибо жила в маленькой комнатке коммуналки.
Помню весь драматизм ситуации: архив не выкупается у железнодорожного ведомства (следовало оплачивать каждый день хранения), забирать некуда, грозит отправка во «вторсырье», на перемол.
Наконец мне удается связаться по телефону с директором музея Н. А. Некрасова в Карабихе, который соглашается принять архив, причем лишь по одной причине: Н. Н. Ушаков по рождению ярославец. На душе стало легче. Все же архив сохранился. Пусть не там, где ему надлежит быть — в Киеве (в составе архива — переписка Ушакова с десятками деятелей украинской культуры за 60 лет, …черновики и беловики многих писателей.., интереснейшее письмо Бориса Пастернака.., наконец, фотографии, нерепродуцированные в печатных источниках…).
Не могу умолчать еще об одном прискорбном сюжете, связанном с этим злополучным музеем.
Еще в начале 60-х А. И. Товкачевский, один из редакторов выходившего в 1909—1914 гг. журнала «Українська хата», познакомил меня со своим сверстником. Фамилию я запамятовал, но «на власні очі» видел у него старинную (1830—1840 гг.) украинскую скрыню…
И вот я, благостный и торжествующий, привез скрыню, с трудом пристроенную в открытый багажник такси, к музею. И надо же было так случиться, чтобы та же Скрябинская встретила меня прямо «у музейного подъезда»: «Зачем вы привезли в мой музей этот грязный уродливый сундук? Он наверняка полон клопов и тараканов!». Я был настолько ошеломлен, что буквально онемел… Слава Богу, замдиректора по научной работе, настоящий музейщик Ирина Лукинична Веремеева взяла на себя «всю ответственность»… и сундук остался в музее».
Раскапывая десятки таких вот «скрынь» и тому подобной утвари, Бердичевский принимал непосредственное участие в создании Музея народной архитектуры и быта в Пирогово, но от предложения войти в состав руководства отказался. После «Бердичевых сказов» с их директорами и директрисами становится понятно почему.
По всеобщему признанию, Бердичевский — выдающийся устный рассказчик. И когда его заносит, разглашает и свои тайны, компенсируя скудость печатных воспоминаний о себе лично. Некоторые из этих тайн пересказали нам его друзья — Журавлев, Ковалинский, врач и писатель Терно.
Напутствие от Руслана и Людмилы
Виталий Ковалинский познакомился с Бердичевским в 1970-х на книжной толкучке. В те времена она часто, «уходя от преследования бдительных органов», перекочевывала. Многолюдье книжников (по сути предтеча нынешних флешмобов) в разные годы наблюдалось то у «Букиниста» на ул. Ленина, то на Красноармейской у «Сяйва», то на территории старой нефтебазы, где теперь Дворец бракосочетания, в конце концов, в овраге университетского ботсада (позже коллекционеры пластинок дадут этому месту знаменитый топоним «Балка», также ставший кочующим).
А вот Валентин Семенович Терно (ушедший от нас в прошлом году) знал Якова Исааковича с детства. Он-то и открыл своим более молодым друзьям, что «Яша, выросший на Евбазе (он фактически жил на базаре — на первом этаже старого двухэтажного дома со всеми «удобствами» во дворе, который стоял на углу улиц Менжинского и Воровского), в совершенстве знал местные негласные законы, воровской жаргон и нехитрые приемы уличного боя. Криминальное общество считало его почти своим, хотя в темных делишках он никогда не участвовал — уже тогда интеллект, формирующийся неутолимой жаждой к чтению, значительно возвышал его над остальными. Это даже создавало Яше некоторую неприкосновенность среди лиц, не всегда ладивших с законом, однако не освобождало от участия в стычках и даже баталиях».
Но, несомненно, баталии книжные, прежде всего воспетые гением Пушкина, были Якову куда ближе.
«Пушкин вошел в мою жизнь в раннем детстве, — рассказывает Яков Исаакович. — На моей этажерке больше всего было пушкинских книг. Дело в том, что к столетию со дня гибели Александра Сергеевича «Детгиз» издал целую «Пушкинскую библиотеку». Вся эта серия, собранная родителями, соседствовала со сказками, иллюстрированными Билибиным и Конашевичем, с «Русланом и Людмилой» в силуэтах Изенберга в огромной папке (фолио), и увесистыми томами в роскошном красном переплете с золотым тиснением от знаменитого издательства Вольфа. Эти книги явились как бы прологом к моему будущему собранию».
Потом была война. Голодные и холодные мытарства по степям Средней Азии — Яша с мамой были по сути беженцами из оккупированного Киева, ведь эвакуации подлежали семьи партработников, командиров и кадров, особо ценных в тылу. Потом было возвращение в киевские руины.
«Книжных магазинов в городе, по сути, не было, — продолжает Бердичевский, — были рынки, на которых люди продавали все, что им казалось менее нужным, чем хлеб. В один из весенних дней 1945-го мне, тогда еще школьнику, на одном из рынков встретилась первая книга Пушкина — «Руслан и Людмила» в первом издании 1820 года. О том, что это была первая книга любимого поэта, я уже знал. Но хотелось знать, и кому она принадлежала раньше, какой проделала путь за 125 лет. Не было ни маргиналий, ни надписей, ни экслибрисов, решительно ничего, что могло бы рассказать о, судя по внешнему виду, весьма нелегкой жизни. Книгу нужно было вылечить, согреть человеческим теплом. Постепенно я одел ее в цельнокожаный переплет, сделал специальный футляр с мягкой подкладкой, чтобы ей было покойно и уютно.
Первая книга Пушкина стала первой книгой моей пушкинианы — такова милостивая улыбка судьбы. Я прожил жизнь, озаренный этой улыбкой. Из 36 изданий, вышедших при жизни Пушкина, я собрал 27».
Кстати, если кто-то может посчитать предосудительным скупку у бедствующих чего-то для них дорогого (даже если покупатель и сам находился на грани голодного обморока), то сразу же закрою эту тему абзацем из воспоминаний Терно, относящихся, правда, уже к благополучным 60-м: «Яша не пользовался слабостями покупателя и назначал цену, близкую к истинной стоимости книги. Когда же сам находился в стесненных материальных условиях, отдавал книги почти за бесценок. Мне самому довелось приобрести у него немало редких книг по, я уверен, умышленно заниженной цене. Между прочим, в 1993 г. в Киеве по инициативе Бердичевского было выпущено репринтное издание Малороссийского гербовника Лукомского и Модзалевского с ему же принадлежавшего и редчайшего экземпляра…
Знаемое и познаваемое Я. И. Бердичевский щедро рассыпал в многочисленных статьях, эссе, буклетах, каталогах. По приглашению различных организаций он часто читал лекции на самые разнообразные темы по искусству, истории книгоиздательства. Простота изложения, исчерпывающие ответы на многочисленные вопросы, пересыпаемые здоровым юмором, приносили неизменный успех лекциям».
Но вернемся к начальному периоду создания пушкинского собрания, ставшего теперь нашим общим.
О всенародной пользе частного собирательства
В 1956 г. по окончании Ленинградского университета Яков Бердичевский получил распределение сразу в две газеты: «Уральский рабочий» и… «Красноярский рабочий» (представляете — где Красноярск, а где Урал!? Это же как дважды от Львова до Луганска!). Так и разрывался между редакциями. Практически жил (спал уж точно) в самолетах (чаще почтовых — без отопления, зато на необъятных «перинах» из мешков с письмами), поездах, попутках, собачьих упряжках. Исколесил всю Сибирь, Урал и прилегающие территории от Коми до Монголии. Писал обо всем: о шахтах, заводах, геологических экспедициях, оленеводческих бригадах… Газеты были ежедневными и редко когда бывали без статей Бердичевского. Все, что выходило за пределы месячной нормы строк, оплачивалось сверх зарплаты. Плюс бесконечные командировочные, северные, горные… А тратить-то было особо не на что.
Когда Бердичевский приехал поступать в аспирантуру, в Институт русской литературы (Пушкинский дом) в Ленинграде, привез с собой двадцать тысяч рублей. Вот на эти деньги и начал покупать раритеты Пушкина.
«Конечно, собрать всю книжную пушкиниану — предприятие совершенно немыслимое даже для государственного музея, — разводит руками Яков Исаакович. — В том же Пушкинском доме лакуны пушкинианы исчисляются сотнями томов. Исходя из этого, я ограничил план своего собирательства прежде всего прижизненными изданиями Александра Сергеевича и поэтов его окружения.
Труднее всего было подобрать периодические издания с первыми и прижизненными публикациями Пушкина. В поисках я ориентировался по известному справочнику Н. Синявского и М. Цявловского «Пушкин в печати» и чудесной книге Н. Смирнова-Сокольского «Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина». Представьте мое удивление, когда я обнаружил в столичной газете «Русский инвалид» от 14 сентября 1831 г. незарегистрированную в этих справочных изданиях публикацию стихотворения «Клеветникам России». Ее сопровождало пояснение: «Взято из недавно вышедшей в свет книжечки под заглавием: На взятие Варшавы. Три стихотворения В. Жуковского и А. Пушкина. Продается у комиссионера редакции».
Находка этой публикации, прошедшей мимо внимания пушкинистов, помогла уточнить дату выхода в свет самой «книжечки»: если стихотворение перепечатано из уже поступившей в продажу «книжечки» в номере от 14 сентября с цензурным разрешением, датированным 11 сентября, становится очевидным, что в свет «На взятие Варшавы» вышла никак не позднее 10 сентября. Это маленькое открытие я опубликовал в «Литературной России».
В Ленинградском букинистическом магазине №10 я купил цензурный экземпляр второй книжки «Современника». На авантитуле журнала значится: «Выдать билет можно. 3 июня 1836. Цензор А. Крылов. №858. 3 июня 1836». К авантитулу приклеено «Свидетельство от содержателя Гуттенберговой типографии», датированное 1 июля 1836 года. Вероятнее всего, этот экземпляр журнала держал в руках сам Александр Сергеевич.
Украинская часть моей коллекции стала комплектоваться сразу после моего возвращения в Киев в 1960 г. Тогда же возникла мысль о создании здесь Пушкинского музея. Киев — столица Руси, «Украйна» в творчестве Пушкина сыграла далеко не последнюю роль. Местной этнографией и историей Пушкин живо интересовался. Он прожил на Украине четыре года, совершил 19 путешествий, проехав при этом более пяти тысяч километров. Все это натолкнуло меня на мысль попытаться создать хотя бы книжную базу будущего музея. Собирательство стало более направленным, более систематизированным, приобрело конечную цель.
Видите ли, беда коллекционеров и библиофилов в том, что собирательство ведется, как правило, в пределах одной жизни, одного поколения. Большинство коллекций после смерти собирателя рассеивается. Между тем любое серьезное собрание — явление, отражающее историю культуры народа. Далекая же перспектива всегда облагораживает собирательство и удесятеряет энергию самого поиска, заставляет подойти к проблеме не просто с накопительских позиций. Собиратель со временем становится знатоком. Сейчас, увы, забыт термин «знаточество», а ведь именно он лучше всего характеризует настоящего коллекционера. В конце концов многие отечественные музеи начинались именно как собрания коллекционеров-знатоков — тех же Третьяковых, Щукиных, Румянцева в Москве, Ханенко, Потоцкого, Щавинского в Киеве… Когда собирательство имеет цель, оно становится оправданным. Настоящий коллекционер обретает счастье, поделившись радостью со всеми.
То, как Яков Исаакович умел делиться личными радостями, прекрасно описал литературовед и писатель Мирон Петровский в рассказе «На экспертизе с Бердичевским» (http://www.judaica.kiev.ua). Приведу отрывок.
«…Дом на Саксаганского, где жила Леся Украинка, ему доводится посещать едва ли не ежедневно: в тамошнем музее он что-то вроде почетного консультанта, и когда он начинает консультацию, сотрудники глядят ему в рот, опасаясь пропустить хоть словечко: его осведомленность, кажущаяся безграничной, ошеломляет…
— Яков Исаакович, я слыхал, музей собирается приобрести какие-то типологические вещи той эпохи. Можно пойти на экспертизу с вами?
— А, пустяки. Вам это интересно?
…В квартире мебель более чем столетней давности… Бердичевский быстрым взглядом окидывает помещение — заметно, что его заинтриговали вещи, которые мне показались неинтересными…
— Вот этот гардероб, — объясняет хозяйка, — французской работы. Моя прапрабабушка привезла его из Парижа в 1857…
— Вы мне говорите!.. Это производство венской фирмы… 1882 или 1884. Такие гардеробы выпускались только в эти годы… Хотите убедиться? Там на задней стенке должна быть… бронзовая дощечка с названием фирмы и датой.
Пророческий дар Бердичевского ломает защитную реакцию хозяйки: с этого момента ему позволено смотреть все…
Через его руки одна за другой проходят хозяйские вещи, одни молча возвращаются, другие он откладывает: рекомендация для музея. Наконец, он добирается до парных акварельных портретов, висящих в углу… На одном изображен офицер в мундире с эполетами, на другом — дама в глубоком декольте, на обоих легко читается дата и авторская подпись.
— Это не продается, — предупреждает хозяйка. — Это мои родственники по материнской линии. Вот только фамилию их я забыла.
— Ну, это пустяки. Фамилию я вам скажу, — бросает Бердичевский… Господи, откуда он может знать фамилию этих безвестных людей, живших сто пятьдесят лет тому назад, если и родственники ее уже не помнят?
— Яков Исаакович, каким образом?..
— Очень просто. По мундиру я определил полк, по эполетам чин: капитан. Дату вы видели сами — 1848 год. Я взял справочник этого полка и увидел, что в том году в полку было три капитана. Одного я отвел — немецкая фамилия, другой староват, а третьего назвал. Только и всего.»
О родстве, что нынче не в цене
Итак, Бердичевский включил в план своего собирательства материалы, относящиеся к теме «Пушкин и Украина». «Особенно трудно было разыскивать издания пушкинских произведений, вышедшие в Западной Украине до 1939 года, — признается Яков Исаакович. — А ведь было что искать! К примеру, один из крупнейших деятелей культурного возрождения Галиции второй половины XIX в. Квинтиллиан Лужницкий издал во Львове целую серию под названием «Библиотека русских писателей». В 1885 г. в ее составе вышли стихотворения и «Капитанская дочка». В послесловии к последней Лужницкий, выступая против онемечивания родного языка, пишет: «Соединением общерусской литературы с малорусскою должен решиться русский вопрос в Австрии». Далее, ссылаясь на язык Пушкина, Гоголя, Тургенева, он жалуется, что «живя в продолжение пяти столетий среди других политико-культурных обстоятельств, мы значительно от русского языка отстали». Каким ярким доказательством кровного родства русской и украинской культуры, русского и украинского языков являются такие слова, такие книги!»
Сегодня, увы, доказательства этого родства — не более чем музейные экспонаты. Остается надеяться, что они дождутся своего часа и вновь заработают по прямому назначению.
«Именно создание в Киеве музея А. С. Пушкина является главной заслугой неутомимого энтузиаста Якова Бердичевского, — говорил Терно. — Казалось, сама природа предопределила нерасторжимый союз эрудита с другого столетия с величайшим поэтом. Кучерявый приземистый мальчуган с вывернутыми «негритянскими» губами обликом и темпераментом удивительно походил на своего будущего кумира.
Идея музея возникла в умной Яшиной голове более 40 лет назад. Начался долгий тернистый путь, который предстояло преодолеть пушкиноведу: началась «дуэль» Пушкина с местными властями, длившаяся 25 лет».
Еще в середине 70-х Яков Исаакович официально объявил о решении подарить Киеву более трех тысяч экспонатов, но с одним условием — создать музей. Городские власти приняли это к сведению — не более.
Чтобы встряхнуть застойное болото, Бердичевский в 1982 г. организовал в Музее русского искусства выставку своей коллекции. Всего в пяти залах было представлено более 800 книг, около 400 книжных знаков, 120 гравированных портретов друзей и знакомых поэта, иллюстрации к его произведениям в авторских оттисках, открытки, почтовые марки и конверты, медали, значки, плакетки и др. К выставке Бердичевский выпустил каталог, мгновенно ставший библиофильской редкостью. За полтора месяца с экспозицией ознакомилось около 30 тыс. человек.
Отцам города ничего не оставалось, как принять дар. И… отправить его целиком в запасники Музея западного искусства.
…да несчастье помогло
Пока сокровища покрывались пылью, Бердичевский не опускал рук, продолжая по привычке совершать разного рода гражданские подвиги.
Жители Полтавы будут немало удивлены, узнав, что именно благодаря киевлянину Бердичевскому знаменитая колонна Славы, установленная к 100-летию Полтавской битвы, осталась на месте.
Дело в том, что на одну из годовщин Октября местные партийные руководители решили провести грандиозный, по областным меркам, военный парад. Но колонны боевой техники не могли втиснуться в пространство площади. Монумент решено было сдвинуть в сторону. Полтавские работники культуры, будучи не в силах сражаться с обкомом, обратились за помощью в Киев.
Об этом узнал беспартийный еврей Бердичевский. Не имея времени на хождения по республиканским инстанциям (до демонтажа оставались считанные дни), он на свой страх и риск поехал в Москву в приемную ЦК КПСС. И, конечно же, убедил кого надо.
Что же касается многострадальной пушкинианы, то «счастье ей привалило» с началом борьбы киевской общественности за сохранение подлежащего сносу двухэтажного дома на ул. Кудрявской, 9, где прошли гимназические годы Михаила Булгакова. К середине 1990-х эти развалины уже нельзя было назвать домом — от него осталось полторы стены.
«И в этот казавшийся безысходным период отчаявшаяся было общественность обрела второе дыхание, — вспоминал Терно. — Уж не ведаю, кто подал мысль обратиться к только что избранному мэру Александру Омельченко с просьбой отреставрировать дом и передать его под музей Пушкина, решив сразу две проблемы. Градоначальник понял истинную цену такого приобретения для Киева. Дом был воссоздан и, наконец, распахнул двери 28 мая 1999 г., накануне 200-летнего юбилея со дня рождения поэта.
На открытии музея присутствовали многочисленные почитатели Пушкина, почетные гости и, к всеобщей радости, — растроганный Яков Исаакович, который по этому торжественному случаю прибыл из Германии».
