Мое детство началось в районе Старой Дарницы, но детали оттуда я помню смутно. Когда в конце 80-х родители получили двухкомнатную квартиру на ДВРЗ, название района еще не вызывало отторжения, бандитизм за время совка немного придушили, раздражать этот микрорайон мог только из-за отдаления от центра. Ну, так Старая Дарница тоже не центр. А квартира после гостинки казалась огромной.
Во дворе было много детей, так что хоть я и не ходила в садик, социализация проходила активно. По вечерам на детской площадке начиналось настоящее месиво – детей было не меньше полсотни. Я учила плохие слова, играла в «выбивного», хотя мама запрещала (боялась, что мне очки мячом разобьют), училась ездить на двухколесном велосипеде «Зайчик», дралась, сбивала коленки. В общем, до школы у меня было не детство, а сказка.
До 1991 года на площадке дети в основном гуляли без родителей. Но 90-е вступали в свои права, и вместе с ними ДВРЗ начал возвращать временно потерянный в середине 70-х статус бандитского района. На вагоноремонтном, как и на других заводах страны, работы тогда не было, поэтому люди выживали, как могли. Кое-кто – за счет других.
Буйно расцвела наркоторговля. Шприцы валялись по лестничным клеткам, нас пугали незнакомцами, предлагающими что-то съесть. Ко всем прелестям начала девяностых добавилось еще и «Белое братство». В 1992 году, когда я пошла в школу, страхи вокруг «Белого братства» были на пике и привольная жизнь закончилась. Ходили слухи, что они крадут детей. Школа была в 200 метрах от дома, но родители старались приводить и забирать детей. Помню, какое разочарование было, когда в первом классе отменили из-за «Белого братства» поход на все серии «Ну, погоди!» в кино.
Школа у нас была вполне обычная, так что брали туда с микрорайона всех желающих, было много детей из неблагополучных семей. С малолетней гопотой приходилось сталкиваться почти постоянно. Младших трусили на предмет мелочи, в самом начале девяностых – и на предмет еды. Травля была в порядке вещей. Я с первого класса до десятого могла по сто раз в день выслушать, что у меня четыре глаза и на кого я из-за этого похожа. Тогда же я научилась отбиваться от задир и обидчиков сама, потому что понимала – с их родителями ничего не решишь, они еще хуже. Мыслей о том, чтобы пожаловаться учителю или кому-нибудь из школьного начальства, не было вообще.
Школа, казалось, делилась на два мира – тех, кто курил с дошкольного возраста и шлялся компаниями по дворам, и тех, кто тщетно пытался отгородиться. Но реальность их все равно настигала.
Самые большие скандалы в школе были связаны с кражами и драками. В основном, пропадало у детей, но иногда и учителям доставалось. В конце 90-х вернувшийся из колонии парень из параллельного класса украл у учителя кожаную куртку, за что его посадили еще раз. Как-то два одноклассника украли у старосты деньги, собранные на подарки учителям на Восьмое марта. У нас в классе несколько раз пропадал школьный журнал. В восьмом классе девочки из параллельного класса толпой (7 к 1) избили мальчика. Мальчик им всем «забил стрелку» одновременно, сам виноват. В восьмом классе одноклассники решили выжить новенького и насыпали ему в карман джинсов смесь гидроперита и еще чего-то ядерного, мальчик надел под джинсы синтетические спортивные штаны и получил обширный ожог ягодиц.
С другой стороны, кто мог и хотел – тот учился. В школе была хорошая библиотека, с первого класса детей пытались завлекать во всякие самодеятельности. Я пела в хоре, участвовала в театральных постановках, ездила на спортивное ориентирование, занималась гимнастикой при школе, пару лет ездила в кружок английского. Правда, интерес ко всем занятиям к началу подросткового возраста угас: выросли комплексы, и выступления на публике перестали доставлять удовольствие. На все эти кружки ходило много детей, но это было как-то эпизодически, потому что не было организованной внешкольной жизни. У меня из увлечений остались потом только книги, рисование и английский. Многие из школы поступили нормальные вузы и с успехом их закончили.
На Новый год выдавались неизменные пригласительные в Дом культуры ДВРЗ на «елку», когда подрастали – ходили туда уже на дискотеку. На местный полуразваленный (а сейчас – весьма приличный) стадион приходили побухать, побегать, поиграть в футбол, там «забивали стрелки». «Феню» знали все. У меня речь до сих пор этим испорчена.
А еще у нас был лес. Лес был страшен и заманчив. В 90-е там периодически находили трупы разной степени свежести, по весне тела всплывали в озере Березка. В лесу стоял заброшенный пионерский лагерь, вернее, его остатки, по ногами там смачно хрустели использованные шприцы (как и в любом подъезде). В лесу прогуливали уроки в любое время года, но в одиночку не ходили.
Если отбросить криминальный бэкграунд, район был отличным местом для детства в рамках сложившихся обстоятельств. Тогда все жили в похожих условиях, так что сравнивать нам, детям, было особо не с чем. В пределах района все друг друга знали и своих особо не трогали. Но только своих. Отсюда, кстати, сложность сейчас вызвать таксиста на ДВРЗ – в 90-е заезжую машину разобрали бы по деталям за полчаса, а ГАИшников в свое время (по легенде) местная гопота отходила так, что они не заезжали дальше моста через железнодорожные пути на Алма-Атинской. Вот там, при спуске с моста с противоположной от ДВРЗ стороны, и продавали свои полосатые палочки.
Тут до сих пор плохая инфраструктура – нет, например, ни одного супермаркета и нормальных ресторанов. На ДВРЗ ведет ужасная, вся в ухабах, дорога, но зато здесь уникальная архитектура 30-40 годов прошлого века, и особая атмосфера, которую сейчас, как по мне, портят новыми застройками. Да и лес с «водоемом», как местные называют озеро, уже не так страшен, но все еще немного загадочен.
Читайте также: Детство на Оболони: раки, речка, ранняя весна;
Дарница босячки и пай-девочки;
Подписывайтесь на нас в 
, читайте в 
, следите в 
и загляните в 
.
