Листая спортивные хроники 50—60-х годов, в разделе «Легкая атлетика в СССР» я нашла фамилию спартаковки Людмилы РАДЧЕНКО. Большинству болельщиков знакомы ее книги, а также статьи, которые более 40 лет печатались в периодических изданиях.
— В 1932-м, когда я появилась на свет, мы жили на Соломенке, в частном двухэтажном доме родителей отца, — рассказывает Людмила Николаевна. — Там, в пристройке, где поселились после свадьбы мама с папой, мы жили до самой войны, туда же вернулись из эвакуации.
Мама занималась хозяйством, воспитывала меня и брата. По вечерам мы собирались в гостиной, читали книги вслух, развлекались настольными играми. В шесть лет я прекрасно читала, знала наизусть поэмы. Родители покупали мне книжки, наряды и игрушки, но дома не сиделось — с утра до вечера я пропадала на улице, бегала, лазила по деревьям и заборам с ребятами.
Пара домов и улица
— Дедушку, маминого отца, не знаю — он умер до моего рождения, — вспоминает мастер спорта международного класса. — Но особняк, который он построил для своей семьи, стоял на улице Некрасовской (в царское время — переулок Львовский) до 80-х гг. прошлого столетия. Прежде там был пустырь, поэтому можно считать, что именно мой дед, Михаил Елисеевич Соловей, основал эту улицу. Однако вслух об этом мы не говорили. Дед был из крепостных, из деревни ушел в город и нанялся помощником к одному из купцов. И, видимо, так хорошо работал, что хозяин, одинокий человек, предложил ему войти в долю. Потом началась Русско-японская война. Дед воевал, был ранен, награжден крестом «За храбрость». Вернувшись в Киев, построил на пустыре особнячок, а напротив стал возводить еще два четырехэтажных доходных дома. Один закончил, второй — не успел: свершилась революция, строения национализировали.
Впоследствии маме пришлось отказаться и от особняка, а прежде, в 1926-м, от бесконечных допросов умер дед. Бабушку как буржуйку обыскивали едва ли не ежедневно, забирали даже одежду и еду. Ее четверо детей не умерли от голода лишь потому, что возле дома дед вырастил восхитительный фруктовый сад. Не успокоились большевики даже тогда, когда убедились, что у семьи нет ни счетов в банке, ни прочих сбережений. Мама мечтала учиться на юридическом, ее братья — в политехе, но происхождение положило конец мечтам. Только дядя Толя, переехавший в Челябинск, стал инженером.
Две эвакуации
— В 1941-м меня отправили в первый в моей жизни пионерский лагерь. Но через пару дней вместе с другими детьми привезли домой — стало известно о нападении Германии. Мы с ребятами собирались во дворе и смотрели в небо — как самолеты летят, как стреляют, пытались угадать, где свой, где чужой. Страха не было. Страшно стало, когда началась эвакуация. Люди лезли в вагоны с огромными тюками и, чтобы тюки поместились, за шиворот вытаскивали на перрон женщин с детьми. Не люблю об этом вспоминать.
В первые дни войны отца призвали в армию, но поскольку работал он в единственной в Киеве архитектурной мастерской, оставили в запасе, чтобы восстанавливал города. Когда немцы подошли к Киеву вплотную, нам разрешили уехать в эвакуацию в Челябинск. Но туда мы попали не сразу — эшелон отправили на Кубань. В хате Арины Нагнибиды, муж которой ушел на фронт, мы жили до тех пор, пока не пришли немцы. На Кубани я ездила верхом на свиньях, на элеваторе вместе с сельскими ребятами прыгала в сено. Мама работала в колхозе. Но в разгар зимы пришлось эвакуироваться в Челябинск. Ехали в переполненных теплушках, там я заработала ревматизм.
На Урале мы нашли дядю Толю, но в его двухкомнатной квартире уже жили больше десятка человек. Слава богу, приютили соседи. Мама работала в сфере сельхоззаготовок, папа был главным инженером крановых установок на тракторном заводе — там во время войны выпускали танки. Именно травма, полученная на производстве, стала причиной папиной смерти в 1946-м. Но в 1944-м он вместе с советскими войсками вошел в Киев и успел принять непосредственное участие в восстановлении здания университета им. Шевченко, поработать на других крупных стройках. Мой братик Сережа войну не пережил.
Эвакуация запомнилась голодом, ночными очередями за черным тестом, кусковым шоколадом, который иногда приносил с завода папа, и отдыхом в пионерском лагере. Там нас ждали палатки, сосны до небес, холодный ручей и море земляники. Мы ели ее лежа — выедали на поляне тропинки. А ночью где-то поблизости выли волки.
Гимнастика и атлетика
— Домой вернулись, как только освободили Киев. Дедушка с бабушкой в эвакуацию не поехали и умерли от голода, а тетка, к счастью, выжила. Меня перевели в новую школу возле железнодорожного вокзала, в Колонии — так раньше назывался тот район. Я была фантазеркой — придумывала и рассказывала красивые истории и сказки. Мечтала о балете, но в балетную школу меня не взяли из-за отсутствия музыкального слуха.
Мама, видя мое отчаяние, отвела меня в секцию по гимнастике. Снаряды и прыжки мне понравились. И когда меня перевели в 33-ю школу на ул. Владимирской, я с радостью продолжила тренировки на стадионе «Динамо». Спорт занял в жизни первое место, учеба отошла на второй план — наша компания прогуливала уроки, но мы не хулиганили, а читали книги в библиотеке, разговаривали. После скандала в школе мама оставила меня на второй год в 7-м классе.
Гимнастику я бросила, потому что ушел мой тренер. Стала заниматься легкой атлетикой. Наставник Сергей Левенштейн принял меня с прицелом на прыжки в высоту. Но я пропускала тренировки. И только после случайной встречи с учеником Левенштейна Вадимом Запорожановым, который потом долгое время работал профессором в инфизе, решила еще раз попробовать себя в этом виде спорта.
К слову, в те годы виды спорта не разделяли: я, как и все остальные, бегала, прыгала, метала. Единственное, чему так и не научилась, — через барьеры прыгать да ядро толкать. А на соревнованиях нам разрешали участвовать в трех видах плюс две эстафеты: где-то спортсмен был основным, где-то на подстраховке. Я считалась высотницей, постепенно доросла до сборной республики, поступила в инфиз. Мама работала, но жили мы небогато: после войны появилась сестра, а вскоре не стало папы. Мои талоны на питание и небольшие подарки за победы — одежда, обувь — были хорошим подспорьем.
Единственная Олимпиада
— В сборную СССР попала в 1952-м как высотница. Тогда очень много зависело от того, кто твой тренер: при большом количестве равных по мастерству исполнителей москвичам было проще продвинуть своего. Обид не было, ведь и тренеры в Москве были сильные. Немосквичам, чтобы попасть в сборную, нужно было выиграть чемпионат СССР.
В ранге отстающих я не была, но долго не могла выполнить норматив мастера спорта. Только в 1958-м, когда перешла к ленинградскому тренеру Гойхману, результаты в прыжках в высоту снова пошли вверх. Он увидел ошибки в технике исполнения, занимался со мной по собственной методике. На чемпионате страны в Киеве я вышла на прыжки в длину в качестве подстраховщика и сразу выполнила норматив мастера спорта! Леонид Хоменков, главный тренер сборной, сказал, что переводит меня на прыжки в длину. Я недолюбливала этот вид, но пришлось смириться. Это был единственный шанс закрепиться.
Олимпийское удостоверение
К Олимпиаде-1960 меня готовил Владимир Попов. Я стала чемпионкой СССР, могла рассчитывать на призы в Риме. Но состав делегации и в те времена ограничивали максимально. Попова не взяли, а другим тренерам заниматься со мной было недосуг. Я заняла 5-е место.
У меня была одна очень хорошая попытка, но случилось непредвиденное — по какой-то причине между планкой и ямой прямо передо мной пробежал немецкий спринтер, участник полуфинального забега. Я испугалась — и сделала кульбит. Повторить прыжок мне разрешили, но у меня дрожали ноги. Возможно, для 5-го места были и другие причины — я не сидела безвылазно, как остальные спортсмены, в олимпийской деревне, мне хотелось посмотреть город, пообщаться, познакомиться со страной.
О том, что не получила медали, не жалею. В моем виде выиграла Вера Крепкина из нашей команды, а я побывала в лучшем месте на земле — олимпийской деревне. Мы жили там единой семьей. Общались, улыбались встречным. Наверное, внутри каждого заложено добро — а выйдет ли оно наружу, зависит от обстановки.
40 лет в одной редакции
— Я осталась в большом спорте, — продолжает рассказ Людмила Николаевна, заслуженный журналист Украины. — И даже в 1962-м, когда родила сына, сумела быстро восстановиться. Но тренировкам предпочла работу.
Поступила на вечернее отделение факультета журналистики, устроилась на стадион «Спартак» дежурным тренером, получила диплом и пришла в «Спортивную газету». Коллеги говорили мне, что рассказываю я лучше, чем пишу, но работа мне нравилась. Правда, возникли проблемы с языком. Хотя в роду у нас не было ни одного русского — в моих жилах течет украинская, белорусская, чешская и даже цыганская кровь, все в семье говорили по-русски. Я была уверена, что знаю украинский, но первую заметку переводила со словарем почти полдня. И сказала себе: или за три года выйду на уровень коллег, или уволюсь. В итоге проработала в «Спортивной газете» 43 года, вплоть до ее закрытия.
Писать мне было интересно, потому что рассказывала читателям о своих бывших коллегах, которых знала лично. Легкоатлетов понимала с полуслова, но других видов практически не знала. Пришлось наверстать. К сожалению, в качестве журналиста на Олимпийские игры так и не попала, зато на чемпионаты мира, спартакиады и другие соревнования ездила постоянно. Сосредоточиться помогала йога, которой я когда-то увлекалась.
По-прежнему много читаю, пишу, по мере сил помогаю ветеранской спортивной организации. А душу отогреваю общением с внуком. Выходные стараюсь проводить активно, на природе.
