Грозные гицели, слободка и собаки: детство на Батыевой горе

Кто выдавал пистолеты за десяток бутылок, кем были грозные киевские гицели и как орава детей спасала свору бродячих собак? Киевлянка Татьяна Свербилова вспоминает свое детство на Батыевой горе.

— В 1950-1960 годах моя бабушка жила в маленьком частном домике в Александровской слободке на Батыевой горе. Местность тогда была отдаленным предместьем Киева. Она находилась недалеко от Совок, которые тогда были не частью города, а пригородным овощным совхозом «Совки». У бабушки я проводила все выходные и каникулы, там были мои друзья. Я до сих пор помню маршрут маленького круглого автобуса, которым ехала от площади Урицкого (Соломенской) до улицы Университетской.

Александровскую слободку после войны застроили небольшими частными домами. А на узких грунтовых улицах без тротуаров, где очень редко появлялись машины, беспрепятственно играли мы, дети. По этим улицам раз в месяц ездил на настоящей телеге, запряженной лошадкой с колокольчиком под дугой, старьевщик, который кричал осипшим голосом: «Старые вещи, старые вещи, битые бутылки, тряпки, картон и бумага». Мы ждали его, прислушиваясь к тихому звону колокольчика под дугой и его крикам.

За пять бутылок с разбитыми горлышками, которые уже не принимали в магазине, старьевщик давал маленькую коробочку с пистонами к детскому пистолетику, а за десять бутылок — сам пистолетик. Но пистоны можно было взрывать и без пистолетика, положив на камень и сильно ударив другим камнем. В спортивном азарте мы тянули из дому не только битые бутылки, но и совсем целые, за которые можно было получить в магазине деньги, достаточные для покупки и пистонов, и пистолетика и многого еще. Но нас манили азарт, лошадка и колокольчик под дугой.

А когда возникала тяга к путешествиям, мы переходили Краснозвездный проспект, и, рискуя сломать ноги, спускались по совершенно дикому и крутому заросшему кустарником и деревьями оврагу в сторону Совок. Там обнаруживали затерянный мир не из этой жизни: сельские хаты, огороды и возделанные поля, а под склоном неожиданно — сельский магазин с надписью ОВОЧІ-ФРУКТИ, или же ПРОДУКТИ, или же СІЛЬМАГ. Страшное место, куда мы боялись заходить, потому что это была все же чужая и далекая вселенная, а мы жили в Киеве.

В этом овраге жили на свалке стаи бродячих псов, добрых и пугливых. Их периодически отстреливали бригады, которые назывались гицелями. Мы как-то знали, когда едут гицели, информация передавалась от улицы к улице. Загодя шли на склон оврага и отлавливали там диких псов, приманивая их той знаменитой сегодня колбасой по 2.20. Утаскивали домой столько, сколько могли поймать. Остальные были обречены.

Пойманных псов мы прятали по дворам в дровяных сараях. Гицели ходили по улицам и заходили во дворы, запоров тогда не было. Они шли с ружьями за спиной и с крючьями в руках. Гицели не считались даже с хозяйскими псами на привязи, и, под предлогом опасности возникновения бешенства, отстреливали непривитых собак прямо на глазах у хозяев. Моя бабушка была старым хромым инвалидом, но решительности ей было не занимать. Мы сидели в нашем сарае рядом с дворовым туалетом, предусмотрительно плотно закрыв двери на щеколду. Навалившись на жучек всем телом, зажимали им пасть рукой, чтобы они ненароком не гавкнули и не выдали наш схрон. Жучки, понимая опасность, дрожали и молчали. Тот из нас, кто оставался снаружи, сидел прямо на дорожке к сараю и делал вид, что играет в игрушки, разбросанные на подходе к сараю. Все было продуманно. Пройти к сараю можно было только наступив на игрушки.

Потом начиналось самое страшное. Гицели входили во двор и кричали: «Хозяйка! Собаки во дворе есть?» Моя старая толстая хромая бабушка, вытирая руки о передник, надетый поверх старенького латаного-перелатаного платья, выходила из дома и отвечала громко: «Откуда у меня собаки? Нет никаких собак. Не люблю я их». Тогда начиналось самое страшное. Гицели спрашивали: «Можно пройти в сад? Сараи есть?».

Вопрос был риторический, они все равно бы прошли. Мою бабушку арестовали в 1933 году в очереди за хлебом с хлебными карточками на всю семью и репрессировали вместе с обоими моими дедушками. Она прошла огонь, воду и медные трубы, поэтому ничего и никого не боялась. И говорила гицелям: «В сарае уголь, вы испачкаетесь, а еще пол сарая связан с полом прилегающей выгребной ямы, а там пол уже провалился, могут не выдержать доски, мы сами туда боимся заходить. Да и закрыт сарай на щеколду снаружи, как видите, значит, никого там нет».

Гицели хмурились и говорили: «Чинить надо». Бабушка покорно соглашалась: «Да, без хозяина в доме тяжело». Тут гицели замечали на дорожке нашего друга на стреме с игрушками и спрашивали: «Чей ребенок?» На это бабушка философски уклончиво отвечала: «Все дети мира — наши дети». Поскольку это немного походило на сталинскую партийную пропаганду, то гицели только бормотали: «Антиллигенты все ноне пошли» — и, развернувшись, шли в следующий двор, где в сарае сидели другие дети и другие собаки. Переждав еще полчаса, услышав шум отъезжающего фургона гицелей, мы выходили из сарая и отпускали своих жучек. Оставить хотя бы одну бабушка не позволяла — я уезжала в воскресенье вечером в школу, и целую неделю меня не было. А бабушка собак действительно не любила. Поэтому моей собакой был соседский черный Жук, который запросто перемахивал через забор, когда я его звала.

Хотите поделиться и своей историей из киевского детства? Пишите нам на почту weekend.kyiv@gmail.com.