Экскаваторные работы на горе Щекавица, начавшиеся на прошлой неделе, взбудоражили весь город — сразу поползли слухи о том, что новое строительство власти затеяли на месте массовых захоронений жертв чумы. Сколько правды в рассказах о зараженных могилах — читайте в расследовании киевоведа Виталия Ковалинского специально для «Уикенда».
240 лет назад — в конце 1770-го — начале 1771 г. — Киев был охвачен эпидемией моровой язвы. В городе с населением около 20 тыс. жителей недосчитались нескольких тысяч.
Описание Киева того времени оставил доктор медицины Иоганн Лерхе (1708 — 1780), вот уже 40 лет находившийся на российской службе:
«Киев выстроен на берегу реки Днепра с Польской (правой) стороны на высоких песчаных горах; положение его неудобно потому, что он состоит из трех городов. Новый и Старый город представляют собою важные крепости. Третий, Подол, в трех верстах от Нового, находится внизу, на берегу Днепра, имеет полторы версты в длину и полверсты в ширину (1 верста = 1,0668 км). Из одного города до другого нужно ехать через высокие горы и глубокие долины, что сопряжено с великими неудобствами. Подол — обширный город и лучшая часть Киева; он населен купцами, у которых можно найти всякие товары.
Рассказы о моровой язве в Киеве были различные, но самое вероятное то, что один купец, прибывший из Польши в конце августа (1770 г.) в дом свой, находившийся на Подоле, вскоре заболел и умер; его родные были первыми жертвами моровой язвы. Многие в соседстве заражались и скоро умирали. Никто из бывших там медиков и хирургов не видал еще этого бича человечества. Они в рапортах доносили, что болезнь эта есть не что иное, как гнилая горячка с пятнами и нарывами. Между тем моровая язва на Подоле увеличивалась. Никаких предохранительных мер еще не предпринимали, народ имел свободное сообщение; многие ходили и на Печерское предместье. Но когда зло сделалось уже значительным, губернатор послал из госпиталя доктора Митрофанова с хирургами и командой из 50 солдат на Подол, и в половине сентября оцепил город. Тогда все открыли глаза, но уже было поздно, ибо через сообщение в городе, бывшее до сих пор на рынке и в церквах, Miasma столь укоренилась, что не было никакого спасения.
Народ уходил из города в близлежащие деревни и заражал живущих там. На Подоле с каждым днем становилось хуже; между тем жители, видя, что дома оцепляют, а умерших от язвы вывозят, стали утаивать больных; мертвых же тайно погребали на дворе и в садах, или ночью от 10 до 20 трупов выбрасывали на улицу перед чужими дворами, дабы тем скрыть заразу в собственном доме. Мало помалу больные были обнаружены, а оставшихся здоровых отправляли на один остров Днепра на карантин, но и здесь многие заболевали. Зараженных отправляли в особый лазарет, где все почти умирали, частью оттого, что они не в первый день болезни стали лечиться, или, по причине великой тесноты, часто лежали вместе, отчего испарения еще более усиливали яд болезни. Уверяют, что на Подоле до 15 ноября уже умерло около 6000 человек, но Митрофанов означил гораздо меньшее число. Большая часть умерших была из простого народа. Войт и магистратские чиновники жили на дачах, другие подражали их примеру. Потом собрался народ перед магистратом и стал мятежничать; ему не нравились меры предосторожности, особенно, что посылают здоровых на остров; он хотел свободного сообщения, но после успокоился. Во второй половине ноября число больных уменьшилось. От 5 января 1771 г. в Старом городе и Печерске не слышно было ничего о новых зачумленных. На Подоле моровая язва стала уменьшаться не ранее февраля».
Чтобы не заразиться на ежедневных осмотрах больных, доктор Лерхе не только не прикасался к ним, а окуривал себя дымом, проветривал одежду и постель, два раза в день дома и в лазаретах «жег нефть». В Софийском монастыре умерли 120 монахов и послушников, а Михайловский монастырь не пострадал: там просто закрылись и с городом не общались. И только 30 марта 1771 г. в Киеве было разрешено «свободное сообщение». Окончательный итог эпидемии, по данным дневных рапортов медиков, составил 4 тыс. умерших.
Очень быстро места захоронения на церковных погостах переполнились, и в 1772 г. городской магистрат открыл новое кладбище — на вершине горы Щекавицы. Она названа в честь одного из легендарных основателей Киева — Щека. У Щекавицы бытовали и другие названия — Олеговка, Олегова гора, Олегова Могила — по легенде о захоронении здесь киевского князя Олега, который собирался «отмстить неразумным хазарам».
Вскоре после открытия кладбища подольские жители на пожертвования начали возводить церковь. Кладбищенский храм был освящен 16 июля 1782 г. во имя Всех Святых. В 1809 г. к нему пристроена колокольня, в 1857-м добавился придел св. Марии Магдалины. При этом церковь была не просто кладбищенской, но и выполняла все функции приходской.
За сто лет существования Щекавицкое кладбище так переполнилось, что городская дума в 1872 г. обсуждала вопрос его закрытия, ведь создавалась определенная угроза общественной безопасности. Но тогда решения не приняли и в октябре 1898-го вновь возвратились к проблеме. Была создана специальная комиссия, дума обратилась к епархиальному начальству, но кладбище, хотя и с ограничениями, продолжало действовать. В 1905 г. церковь даже расширили и заново украсили. Ее приход, по утвержденному распределению, состоял из жителей улиц Олеговской, Нижний Вал, Лукьяновской, Старой Полянки и Нового переулка, и при церкви в 1891 г. числилось 2004 прихожанина.
За все время существования на кладбище сделано несколько тысяч захоронений. Здесь упокоились композитор Артемий Ведель (1767 — 1808), киевский войт Георгий Рыбальский (1744 — 1813), именем которого названа улица на Печерске, городской архитектор Андрей Меленский (1766 — 1833), историки Феофан (1828 — 1888) и Петр (1819 — 1896) Лебединцевы, последний киевский войт Григорий Киселевский (1772 — 1841), городские головы Николай Балабуха (1800 — 1807) и Федор Войтенко (1827 — 1876), историк Владимир Иконников (1841 — 1923). Похоронены также многие именитые граждане, профессора университета св. Владимира и духовной академии, церковные деятели, известные купцы и ремесленники.
В 1920-х годах площадь все еще действовавшего кладбища превышала 6 га. В 1924 г. здесь совершено 640 захоронений, в 1925-м — 547, в 1926-м — 567, в 1927 г. — 494. Но уже в августе 1928-го президиум Киевского горсовета принял решение о закрытии Щекавицкого и еще трех кладбищ. А 21 октября 1935 г. вышло постановление о закрытии и сносе церкви Всех Святых. С исполнением задержались, и горсовет 29 декабря издал еще одно постановление — снести церковь в течение месяца. Спешили, потому что надо было еще убрать могилы для будущего места отдыха трудящихся.
На территории ликвидированного главного подольского кладбища собирались разбить парк. Журнал «Соціалістичний Київ» в январе 1936 г. писал, что «Петровско-Куреневский районный парк раскинется в районе Щекавицы, Киселевско-Флоровской горы, склонов над Кирилловской улицей с Кирилловским лесочком». Тут планировались площадки для игр и отдыха, открытый театр, фонтаны, видовые площадки, ряд мостов через яры и два основных входа — со стороны улиц Фрунзе и Нагорной. Этого, к счастью для памяти предков, тогда не случилось, и остатки кладбища видели еще в конце 1960-х.
Но в наше время святые места упокоения начали застраиваться. В марте — апреле текущего года средства массовой информации рассказали о сносе части горы Щекавицы и начале строительства на вершине элитного особняка в четыре этажа.
Можно ли жить на бывшем кладбище?
